Сегодня знаменитому защитнику «Спартака» 1960-70-х годов, скончавшемуся в декабре 2011 года и похороненному на Донском кладбище, исполнилось бы 78. В память о двукратном чемпионе СССР, который провел за красно-белых все 15 лет карьеры, — его монолог из книги обозревателя «СЭ» Игоря Рабинера «Спартаковские исповеди», записанный за год до ухода легенды.
За окном надрывно выла пожарная сирена, кипела мелкая городская суета. А я был в настоящем доме-музее. Вернее, квартире. Медали, кубки, другие призы и награды — все у Логофета расставлено с таким изяществом и вкусом, что глаз радуется. Жена постаралась — тогда как при первой супруге все его футбольные регалии в ящиках пылились. Зато теперь — не налюбуешься. А интеллигентнейший и добрейший Геннадий Олегович, которого один из моих коллег любовно прозвал Котом Леопольдом, кажется, готов о каждом трофее с десяток историй рассказать. Медали золотые, кстати, тогда совсем небольшими по размеру были. Вроде бы маленький такой металлический кругляш, но сколько же нечеловеческого труда и преодоления в него вложено! И скольких людей она делала счастливой! Держишь эту медальку на ладони, и история вмиг проникает тебе в самое сердце.
Игорь Рабинер и Геннадий Логофет.
Полтора десятка лет в «Спартаке», вся карьера в одном клубе, две золотые медали в 62-м и 69-м, третье место в спартаковской истории по числу проведенных матчей после Нетто и Черенкова… Плюс природная общительность и характер, из-за которого к Логофету невозможно плохо относиться. Когда едешь разговаривать с таким человеком, настроение уже изначально хорошее — никакого напряжения, необходимости тщательно подбирать слова, дабы ненароком не обидеть, нет. Он еще юного Юру Семина, когда тот приехал из своего Орла в «Спартак», под опеку взял, чего будущий творец золотого «Локомотива» никогда не забудет. И сколько людей благодарно Логофету так же, как Семин!
Большим тренером первому, в отличие от второго, стать было не суждено — хотя выпускался Геннадий Олегович из самого первого набора в ВШТ. Но в послеигровой жизни все равно чувствовал себя комфортно — даром, что ли, в отличие от почти всех советских футболистов, штудировал английский и итальянский языки? Его неординарность проявилась и в этом. Прожив большую часть жизни в СССР, Логофет, уверен, никогда не был «совком». Он как рыба в воде чувствует себя в Европе. И если бы играть ему довелось лет на 30 позже, не сомневаюсь, адаптировался бы к Западу без проблем.
Но судьба распорядилась так, что живет он ни на каком не Западе, а в квартире у метро «Нахимовский проспект». В нетипичном для спартаковца месте — красно-белыми краями всегда считался север, а не юг столицы. С чего я и начал разговор.
— Эту кооперативную квартиру я в 80-м году купил. Раньше жил в трех минутах от «Павелецкой», антиквариат собирал. На сберкнижку деньги не клал никогда, не умел копить. Как появлялась серьезная сумма — сразу что-то антикварное покупал. И почти все первой жене оставил. Забрал только свои награды футбольные.
К 80-му году у меня уже появилась новая семья. И как раз перемены в личной жизни к покупке квартиры подтолкнули. Надо же жить где-то, а не ютиться по углам! Почему на «Нахимовском проспекте»? Да первое, что попалось — вот почему. За огромные по тем временам деньги купил — 12 600 рублей. Первый взнос — шесть шестьсот, остальное в рассрочку.
А ведь мог получить квартиру бесплатно. Я был в штабе олимпийской сборной СССР, и Николай Петрович Старостин выхлопотал для нее фантастические условия. За каждую победу на московской Олимпиаде премиальные — четыреста с лишним рублей, причем привозили их в Новогорск на следующий же день после игры.
Медали мы тогда завоевали, вот только — бронзовые. И все равно, если бы я попросил Старостина, то за третье место получил бы квартиру, причем в хорошем доме. Но после того, что при таких условиях мы не выиграли, мне стыдно было просить. Посоветовался с женой, она сказала: «Делай, как хочешь». И не пошел к Николаю Петровичу с такой просьбой. Вот такой тогда был. Сейчас бы так не поступил.
Намного раньше, после сезона-66, меня «Шахтер» в том числе и квартирой сманивал. «Спартак» мне надоесть не мог — это любимейшее дело всей жизни, сбывшаяся мечта. Но от тренера Гуляева хотел уйти.
В предыдущем сезоне я в список 33 лучших игроков СССР попал, а он, приняв команду, с первой же тренировки меня с дублем заставил тренироваться, ничего не объяснив, вообще не поговорив. Я отказался. Николай Алексеевич вдруг ответил: «А, ну ладно — давай с основой тренируйся». Но его отношение ко мне стало ясно.
Донецк тогда тренировал известный специалист Олег Ошенков. И как только он проведал о моих отношениях с Гуляевым — три раза посылал ко мне «на растерзание» своих людей. Говорил, что для доплаты фиктивно устроит меня в шахту на ставку героя социалистического труда. То есть, если в самой команде зарплата была 250 рублей, то на шахте я бы каждый месяц смог получать еще 900 — более чем втрое больше. Ответил, что из «Спартака» не уйду ни за что, хотя с этим тренером работать не хочу.
Потом опять приехали из Донецка. Пообещали устроить уже на две шахты — плюс дать квартиру в Москве, на улице Горького, от Министерства угольной промышленности. Но я держался как кремень.
Впоследствии секретарша председателя московского горсовета «Спартака» (мы зарплату там получали) рассказала, что как-то Гуляева вызвали и задали вопрос: «Как же так, шесть человек написали заявление об уходе — Амбарцумян, Рейнгольд, чуть ли не Маслаченко?» И я был тоже «на старте», готовился написать. Гуляев ответил: «Ну и что? Наберу новых, а эти пусть уходят. Мы в 66-м заняли четвертое место, и эти люди мне мешали. Гарантирую, что без них будем в тройке». Ему сказали: «Лучше потерять одного тренера, чем шесть игроков основного состава». И убрали Гуляева.
Как только выяснилось, что Гуляева нет, все ребята созвонились, забрали заявления и сказали, что остаются. Но если бы он продолжил работать, я бы ушел. Потому что он меня, извините, достал. А один из моих принципов: «Лучше с умным потерять, чем с дураком найти».
Вместо Гуляева тогда поставили Сальникова. Но в роли старшего тренера он проработал недолго — с января до мая. Тренерской жилки у Сергея Сергеевича не было. Хотя игроком был блестящим, моим кумиром.
И тогда в команду вернули Симоняна, которого уволили вместе со Старостиным из-за «дела Севидова». И Николай Петрович возвратился — ребята поставили такое условие. Володя Маслаченко, молодец, воспользовался большими связями своего тестя, который и продавил возвращение Николая Петровича.
Мы с Рейнгольдом приходили в кабинет, где тогда сидел Старостин, и умоляли его вернуться. Он согласился. Мы спросили: «Куда сейчас идти — в ВЦСПС? Вы наше мнение знаете, вся команда вас очень просит возвратиться, а мы пришли по ее поручению». Но там все зависело не от него, а от партийных товарищей. И когда шесть человек основного состава написали заявления об уходе, скандал дошел до Московского горкома КПСС и даже до ЦК…
Старостину про предложение «Шахтера» я не говорил. Не назову себя бессребреником, но не мог променять «Спартак» на материальные блага. Сейчас, наверное, ни один футболист такими категориями не мыслит.
Потом, когда приезжали со «Спартаком» в Донецк и встречались с администратором горняков Гарбером, он всегда говорил: «Ну что же ты не перешел? Меня тогда Ошенков чуть с работы не выгнал за то, что я тебя не привез. Тебе же такие условия предлагали!» А квартирка у меня тогда была малогабаритная двухкомнатная, которую Старостин после свадьбы дал в 65- году. Но я не мог…
Мы с женой иногда сидим, смотрим футбол, и я спрашиваю: «Как ты думаешь, сколько я бы сейчас получал?» Наверное, миллионов пять евро. А еще ведь и за границу можно было уехать, о чем тогда и речи не было. Хотя, помню, в 60-м году, когда юношеская сборная играла за рубежом, подошел мужик и по-русски сказал: «Ювентус» интересуется Рейнгольдом. Миллион за него дают, к кому обратиться?» Ему ответили: «Ты чего, дурак, что ли? Это же Советский Союз, а тем более кто его, 18-летнего, отпустит?»
Скорость у Рейнгольда была потрясающая. Он самый быстрый футболист в мире из тех, кого я когда-либо видел. А вот мне тайных предложений из-за границы никто не делал. Защитники тогда особо не ценились…
Еще раньше меня в ЦСКА звали. В 60-м году был интересный случай. Я еще играл за дубль, и был у нас вратарь Алабышев. После какой-то игры вхожу в раздевалку, а он мне говорит: «Ты что с ума сошел, что ли? Ты такой игрой сам себе погоны пришиваешь — тебя обязательно заметут в ЦСКА». Так и вышло спустя какое-то время. В 62-м году Соловьев, тренер, подзывает и говорит: «Ген, я сейчас принимаю ЦСКА и вижу тебя на месте правого защитника в своей команде. Переходи!» И сразу пообещал квартиру в центре Москвы, которую тогда давали только женатым, а я еще холостой был.
Я ответил: «Как вы думаете — я за ЦСКА буду так же биться, как за «Спартак»? Я же, играя за ЦСКА, никогда не буду так отдаваться — всей душой, всем сердцем. Потому что это противники. Пройдут два года службы, и я тут же вас покину». Соловьев был мудрый человек. Поблагодарил, что я честно ему это сказал, и вычеркнул меня из «генеральского призыва».
Мне потом объяснили, что на высоких этажах в Минобороны составлялся список особо нужных армии представителей разных профессий, из которого «забрить» могли любого, в том числе спортсмена. И меня в таком списке угораздило оказаться. Но Соловьев меня оттуда вычеркнул, и с тех пор с армией проблем не было.
Правда, в 65-м, после окончания института, получил повестку. Пошел к Старостину, и тот сказал в военкомат не ходить. Потом таких повесток набралось три штуки. И вдруг Николай Петрович говорит: «А вот теперь иди в военкомат». — «Так страшно же, «забреют»!» — «Иди, иди, все уже нормально». И действительно. Вызвали расписаться, дали военный билет, в котором было написано: «Рядовой необученный, годен к строевой службе в военное время». И все. Оказывается, Старостин сходил в ЦК и решил вопрос, оттуда спустили указание меня не трогать.
Тут сразу вспоминается, как молодому Эдику Стрельцову тоже присылали повестки, но он никуда не ходил. Прошел месяц, его спросили, как у него дела с армией, и Стрельцов ответил: «Армия армией, а ЦК — цекой». Тогда директор ЗИЛа был членом ЦК КПСС…
В «Спартак» я был влюблен с детства. Отец привел на стадион — и пошло-поехало. В 52-м году наша семья переехала на Бережковскую набережную, а там весь дом за «Спартак» болел — и я тоже. А окончательно влюбился в команду, когда в 56-м десять спартаковцев с Яшиным в воротах Олимпиаду в Мельбурне выиграли. Состав хоть сейчас могу назвать!
В том же 56-м открылись Лужники, и от дома новый стадион был недалеко. Я уже занимался в ФШМ у Бескова, нам давали «билет участника первенства СССР по футболу» с правом прохода на любой матч. Более того, заставляли ходить на все игры, и потом мы их обсуждали. И я ни одного матча «Спартака» не пропускал.
В 57-м, когда мне было 15 лет, после очередной тренировки Константин Иванович назвал три фамилии, в том числе и мою. И сказал, чтобы в понедельник мы были в спорткомитете Москвы с метриками. На вопрос: «Для чего?» он ответил: «Я сказал — и все!» Он тогда уже строгим был.
Встретились с ребятами на Чистых прудах, зашли в отдел футбола. И предложили нам написать заявление на имя председателя: мол, прошу поставить меня на стипендию спорткомитета Москвы. А 2 ноября чтобы пришли сюда же и получили в кассе деньги. Тогда я и заработал в первый раз 800 рублей — тех еще, дореформенных. У меня родители тогда получали тысячу — тысячу сто, а тут я в 15 лет почти столько же принес! С вычетами, как сейчас помню, было 793 рубля.
Бутылка водки тогда стоила 30 рублей, коньяка — 41. Весь класс знал, что я деньги получаю, весь Кутузовский, вся Можайка — такие новости быстро разлетаются. А тратить деньги мне было некуда — я не пил и не курил, даже к пиву не притрагивался. В школьном буфете стакан чая — 5 копеек, пирожок с повидлом — 50. Достаю сотенную, а буфетчица: «Ой, а у меня сдачи нет! Вот ученичок пошел!»
Прошло пару месяцев — и все в ФШМ роптать начали: «Почему только трое получают?» Бесков услышал это, позвал всех, усадил в раздевалке и произнес фразу, которая мне врезалась в память на всю жизнь: «Запомните раз и навсегда — чем лучше играешь, тем дороже стоишь». И все разговоры прекратились.
Много лет спустя, в 80-м, мы вместе с Бесковым приехали в Рим просматривать финал чемпионата Европы. Обычно в разных номерах останавливались, а тут — в одном, поскольку все гостинцы забиты, с трудом нашелся номер с двумя кроватями. Вспоминаем былое, а он и говорит: «А знаешь, ты в футболе раскрылся всего на 30 процентов».
Я ответил: «Ну правильно, Константин Иванович, и я сам это чувствую. Мог играть намного лучше. Но в Советском Союзе же система уравниловки — у всех оклады одинаковые. И зачем мне в каждом матче лезть убиваться?»
Ниже своего уровня я не опускался почти никогда, и в сборной играл. Конечно, когда такие матчи, как с киевским «Динамо» или ЦСКА, на полную выкладываешься. Но я мог бы в каждой игре наворотить дел. В каждой! А играем, например, по жаре в Алма-Ате, спокойно выигрываем — 3:0. Ну и какой смысл выпрыгивать из штанов, когда и моих 30 процентов хватает, чтобы крупно выигрывать? А если бы действительно было так, что «чем лучше играешь, тем дороже стоишь» — может, и предпочел бы, чтобы моя карьера была пусть более короткой, зато и более яркой.
Но вернусь к тому, как в «Спартаке» оказался. У нас в ФШМ играл один парень, и однажды после тренировки он подошел ко мне и сказал, чтобы я съездил в ЦСКА — они, мол, хотят меня взять. Я поехал. Про интерес «Спартака»-то ничего не знал!
Мне сказали написать заявление. Сообщили, что знают о моей зарплате в спорткомитете Москвы (тогда она составляла уже не 800, а 400 рублей — вдвое срезали в 58-м году после истории со Стрельцовым, но для меня это все равно было много). И добавили, что будут платить мне еще 800! При этом я могу играть в ФШМ у Бескова, только чтобы больше ни с кем в контакты не вступал. И пригласили 2 ноября за первой зарплатой.
Проходит пара дней, и дома раздается звонок. «Геннадий, это Старостин Николай Петров, начальник команды «Спартак»». Он так себя всегда называл — не «Петрович», а «Петров». До этого мы были только визуально знакомы, когда в Тарасовке наша школа была на сборах. Смотрели спартаковские тренировки.
А тут он говорит по телефону: «Слышал, ты написал заявление в ЦСКА». Я не стал этого отрицать. «Ну как же так? Мы тебя хотели в «Спартак» взять, и твой тренер Дементьев (он в ФШМ вместе с Бесковым работал), который у нас уже начал с дублем заниматься, тебя рекомендует». — «Откуда же я знал?!» — «Сколько они тебе положили?» — «Восемьсот». — «Мы тебе даем тысячу сто!»
Объяснил, что не в деньгах дело. Конечно, я всю жизнь мечтал играть за «Спартак», но тут такая оказия случилась: я же молодой парень! «В общем, ты туда не ходи, — сказал Старостин. — Приходи к нам, пиши заявление». Я пришел, написал и остался в «Спартаке». А из ЦСКА мне и не звонили больше.
Потом Николай Петрович мне рассказал: «Если бы ты получил деньги, то уже как бы им принадлежал, вплоть до дисквалификации. Сделали бы из тебя рвача: мол, и здесь хочет получать, и там». А до того мое заявление в ЦСКА официальной силы не имело. Так я и стал спартаковцем.
Геннадий Логофет, Николай Старостин, Сергей Ольшанский, Евгений Ловчев.
Недавно Никита Павлович Симонян рассказал такую историю о том, как «Спартак» на меня глаз положил. Николай Тимофеевич Дементьев пришел из ФШМ тренировать дубль, а они с Никитой — друзья. И он говорит Симоняну: «Съезди посмотри в ФШМ, там есть классный левый защитник». — «Да ладно, подумаешь!» — «Левый защитник, 16-17 лет, что ты торгуешься?»
Раз ему сказал, второй. Никита говорит: «Тимофеич, ну что ты все нахваливаешь — он хоть способный?» — «Он не способный — он талантливый!» Вот такое он обо мне говорил, а из меня, наоборот, душу вынимал на тренировках: «Играй проще! Что ты делаешь?!» Как будто я одним из худших был. Хотя, повторяю, там всего трем людям зарплаты платили, в том числе мне.
Уже в «Спартаке» Дементьев меня с поличным поймал, когда курил. И, видимо, не только меня и не только за курение. А как я мог не закурить, если жил с тремя курящими? Невозможно было в комнату войти! Рейнгольд и компания ко мне приставали: «Ну давай, попробуй! Чуть-чуть!» Так и втянулся. Зато выпивки, кроме фужера шампанского на Новый год, для меня не существовало, и все это знали. Я отпрашивался у Симоняна в институт, говорил, что приеду к 11-ти. Он разрешал: мол, ничего страшного, этот ни грамма по дороге не примет.
Что такое режим — знал хорошо, потому что родители у меня спортсмены, мастера спорта, выпускники института физкультуры. Мать была чемпионкой РСФСР по фехтованию, а потом перешла в гимнастику. А отец входил в сборную СССР, когда современное пятиборье только появилось.
А когда меня поймали на курении, устроили общее собрание — «основа» и дубль вместе в одной комнате в Тарасовке. Тимофеич встает и говорит о дублерах: «У нас молодые и играть-то как следует не умеют, а курят и по девкам шляются!» Эмоциональную, словом, выдал речь. Симонян обращается к Старостину: «Николай Петрович, а вы что скажете?»
А Старостин сидел, сидел и вдруг как махнет рукой: «Херня! Мой брат Андрей дымил как паровоз и бегал как лошадь!» С тех пор Симонян знал, что мы с Рейнгольдом курим, но никаких гонений на нас за это не устраивал. Вернее, потом уже говорил, чтобы мы в комнатах не курили, а если на улице, то отходить подальше, чтобы молодежь пример не брала. Считаю, это правильная позиция. Правда, Никиту Палыча мы слушались не всегда — порой тихонечко выходили покурить на балкончик, иногда на крылечко. Но обычно старались отойти подальше от жилого корпуса.
О Старостине можно рассказывать бесконечно. Историю с «Динамо» и прибитой мухой все знают. Кстати, бело-голубые тогда повыше нас в таблице шли, и игра была очень важной. А был еще такой случай. Прилетаем в Адлер, у Юры Гаврилова — большая спортивная сумка. Объявляют посадку, мы стоим со Старостиным. И тут Гаврила сумку берет, а у него там бутылки — звяк! Все ждут, что будет. А Николай Петрович говорит: «Гаврила, ты смотри, вымпела не разбей!»
Как-то мы его «травили» в автобусе — неужели он за всю свою жизнь ни разу не выпил? Ведь столько было побед в чемпионатах, в Кубках. Старостин ответил: «Нет, выпил. На собственной свадьбе в меня вкатили бокал пива». А в Ловчева, по-моему, ничего еще не вкатили.
Денег в «Спартаке» платили меньше, чем в провинции, потому что доплат не было. Старостин к этому не стремился, да и ребята тоже. А зачем нам доплаты? В Италию съездил один раз — и эквивалент всей годовой доплаты «Шахтера» привез. На перепродаже кофт, шмоток, мохера, которого в Союзе и близко не было… Где брать мохер в Париже, нам подсказали танцоры ансамбля Игоря Моисеева, с которыми мы жили в одной гостинице.
Мохер — это был примитив, но самое выгодное. Рокфеллер бы в гробу перевернулся от такой прибыли! Там на доллар мы покупали пять мотков, а здесь «загоняли» каждый моток по двадцатке. Тратим доллар — получаем сто рублей! При том что официальный курс доллара тогда составлял копейки.
А «Шахтер» и большинство других клубов за границу очень редко ездили, тогда как «Спартак» — больше всех. И это была заслуга Николая Петровича.
Любимая фраза Старостина была: «Глас народа — глас божий!» У нас был тренерский совет, на котором Симонян, Исаев, Старостин и опытные игроки состав обсуждали. Точнее, те немногие позиции, которые вызывали сомнения. И вот игра серьезная, и обсуждается вопрос — Булгаков или Кокарев. Мы все, пять человек, за Кокарева. А Старостин уперся: мол, надо ставить Булгакова, есть в нем изюминка. Поставили Кокарева, зато Мишу после этого прозвали «Изюм».
Однажды я поехал с «Динамо» на матчи в Америку. В 72-м была Олимпиада в Мюнхене, и оттуда забрали в сборную пять человек. «Динамо» компенсировало потери тремя игроками «Спартака» — Дарвиным, Папаевым (к которому у Старостина была просто чумовая любовь, обожание, он был для него игроком номер один) и мной. А нам-то чего отказываться — поездка-то в капстрану, престижная. Сам Кеннеди нас тогда принимал!
В Шереметьево ехали с Николаем Петровичем. И тот наставлял: «Что бы они ни делали, что бы ни говорили — молчи. Знаю: если что-то будет не так, ты терпеть не будешь. Но это тебе не «Спартак». На месяц закрой рот. Я же эту систему хорошо изучил. Правда, в заключении».
Мне быстро стало ясно, насколько в «Динамо» все по-другому. Закончили обедать, и вдруг Долматов сказал, что хочет молока. Я хотел сходить в магазин, но Олег замахал руками: «Нельзя. Только через доктора». А врач, услышав просьбу, на него наорал: «Какого тебе еще молока? Не положено! Я меню составил — и все, больше ничего!»
Я за голову схватился. У нас в «Спартаке» такого доктора пинками под зад бы выгнали, чтобы не командовал. Игрок же не виски или вина просит, а молока — так почему нельзя? Но в «Динамо» была палочная дисциплина. Со мной-то никто так не обращался — все знали, что Бесков у меня в детстве был тренером. Но в самой динамовской атмосфере было неуютно.
Недаром Старостины назвали команду «Спартаком». Как и восставший гладиатор, она должна была быть командой-вольнодумцем. На этом ее дух и зиждился, и Николай Петрович всячески это поощрял. А в последние годы атмосфера в клубе такая, что игроки только о контрактах своих думают. Таких личностей, как тот же Дасаев, который мог высказать руководству все, что считал нужным, сегодня в «Спартаке» не видно.
Николай Старостин. Фото Анатолий Бочинин
Бесков меня многому научил. Благодаря его усилиям терпеть не могу разгильдяйства в футболе — не дай бог мятые трусы или нечищеные бутсы! Кстати, он уже в ФШМ матчи с трибуны смотрел. Кроме тех случаев, когда на стадионе, кроме лавочки для запасных, ничего нет.
Он объяснял нам, что с трибуны лучше видит игру, тактику. Идет атака левым краем, а где в этот момент игроки правой зоны, что делают? Или почему игрок отдал пас влево, а не вправо? Ни один телеповтор не даст точной картины, а со скамейки этого не увидишь. Только с трибуны.
В динамовскую веру Константин Иванович меня обернуть не пытался, знал, что я за «Спартак» болею. И не замечал я, чтобы у него, как некоторые говорят, такая уж антипатия к «Спартаку» тогда была. Но унизить Бесков мог запросто. Женя Ловчев-то в «Динамо» именно от него ушел. Любимым словом у Константина Ивановича было «бездарный», причем он в лицо говорил: бездарный игрок, бездарный пас.
Однажды я услышал подобное в свой адрес. Играли за ФШМ с «Динамо», и я решил кого-то обыграть у своего углового флажка. Мог спокойно отдать, но решил пофорсить. Но финт не получился, у меня отобрали мяч, навесили и забили гол. И я от Бескова в перерыве наслушался. Потом месяц не спал. Константин Иванович не извинился — он всегда прав. Зато это стало уроком на всю жизнь. Понял: да чтобы «водился» в районе своих ворот — ни за что!
Поработать с Бесковым довелось и после окончания карьеры игрока — в сборной. В 80-м он меня туда одним из помощников пригласил, а в 82-м, когда после чемпионата мира его сняли, расстались. Когда уже в Испании спросил его, зачем он пригласил помощниками Лобановского и Ахалкаци, он махнул рукой: «Я устал с ними бороться. Пусть будет как будет».
Параллельно в сборной и переводил. Языки я учил, еще когда играл. В 70-м году поступил на вечернее отделение иняза. Первые два курса был английский, а дальше на выбор. Взял итальянский. И три года, дважды в неделю, когда был свободным от игр и сборов, Симонян меня в институт отпускал. Английский мне нравился еще в школе, а итальянский начал изучать благодаря музыке. Слушал песни, получал удовольствие и думал: «Как же было бы здорово, если бы я их еще и понимал!» Плюс «Спартак» в Италию каждый год ездил.
Ребята мне говорили, тот же Рейнгольд: «Ну что ты вечно занимаешься, пойдем с нами в картишки поиграем!» Или на танцы звали. А я им отвечал: «Дурачье, вы не понимаете — это мой капитал на всю оставшуюся жизнь! При любом правительстве, с любой властью — этого у меня никто уже не отнимет!» Так и вышло. Сколько раз я не только со «Спартаком», но и с «Локомотивом» на сборы ездил, переводил! Наша дружба с Юрой Семиным еще в «Спартаке» зародилась, где он два первых гола команды в истории ее участия в еврокубках забил — в ворота ОФК из Белграда.
Увлечение мое иностранными языками руководство спартаковское воспринимало нормально. Симонян вообще ни слова не говорил: надо — значит надо. Старостин интересовался: «А не помешает тебе это? Ты ведь от футбола отвлекаешься». Отвечал: «Николай Петрович, я никогда ни одной тренировки не пропущу, тем более игры, просто мне этого очень хочется!» — «Ну, раз хочется, занимайся». А еще мною двигало желание выделиться. Представьте, делегация едет, 25 человек, и никто, кроме меня, не может объясниться. Разве плохо?
Но вернусь к Бескову. Где-то писали, что он меня якобы из сборной отодвинул, поскольку я одевался лучше него. Ерунда. Как пригласил он меня, так и был рядом до его отставки. Хотя Старостин мне говорил: «Не дай Бог тебе выглядеть лучше, чем Бесков». Я, может, и выглядел, но последствий этого не чувствовал.
Не соглашусь с теми, кто называет его самодуром, говорит, что слова поперек ему сказать нельзя было. Разгильдяйства Константин Иванович не любил, равнодушия, плохого отношения к делу. А если человек старался, он и право на ошибку имел. Если не бояться, то можно с ним было и спорить, и доказывать что-то — как мы с Володей Федотовым.
Помню, говорю ему: «Константин Иванович, я же вторую сборную СССР полтора года тренировал, вы бы хоть сели со мной побеседовали — я бы дал вам характеристику на каждого игрока». Он сначала поворчал: «Ты меня еще учить будешь!» Но потом я посоветовал ему вызвать молодого Сулаквелидзе, которого Бесков толком не знал, так он в него на первой же тренировке влюбился.
А вот в «Спартак» он меня помощником не приглашал. Да и сам я не рвался. Работал в Спорткомитете, обеспечивал выезды сборной и судьям, коммерческие турне клубам, сам ездил с ними. И возвращаться к тренерской работе желания уже не было. В любом случае, роль в моей судьбе Бесков сыграл большую. И положительную.
Жалею ли, что в роли игрока до его прихода в «Спартак» всего год недотянул? Да нет, потому что уже в ВШТ пошел учиться. Я уже был в возрасте, Бесков строил новую команду, и вряд ли я был бы ему очень уж интересен как игрок. А вот за то, что помощником в олимпийскую сборную пригласил, — спасибо. Это было интересное время — жаль, золота не взяли…
Не разделяю мнения, будто Симонян был мягким тренером. Он тоже мог потребовать — будь здоров. И голос поднять, и на игру основного футболиста не поставить — все мог. Другое дело, что Никиту Палыча все игроки любили. И я бился не только для «Спартака», но и лично для него.
Недавно на каком-то юбилее он сам спросил: «Геша, а ты вспомнишь — хоть раз у нас с тобой какая-то размолвка была?» — «Не помню такого». — «И я тоже не помню». Видимо, особо не за что ему ругать меня было…
И слова на установке или в перерыве Симонян мог найти такие, что игрок всегда раскрывался. То же самое скажу и про Бескова. У него почти все — ну, 9-10 игроков — на любой матч выходили как на последний в жизни. Так настроит, к каждому подход найдет! Они с Симоняном, конечно, очень разные тренеры были, но это их объединяло.
Помню смешной момент. Как-то в Париже оказались в одной гостинице, «Порт де Версаль», с танцорами ансамбля Моисеева. Нам надо на тренировку, им — на репетицию. Выходят Симонян с Моисеевым. И вдруг как засмеются!
Оказалось, Симонян говорит Моисееву: «Игорь Александрович, как у вас все отлажено, каких же трудов все это вам стоит?!» Тот в ответ: «А я, наоборот, своих ругаю: «Вы, беременные коровы! Посмотрите на футболистов — снег, грязь, а они идут и пашут. Их бьют, толкают, колотят, в отличие от вас, а как они дело свое делают, какие голы забивают!»
Уходя в «Арарат», Симонян в Тарасовке накрыл стол команде. Попрощались очень по-доброму. И спартаковцы за «Арарат» в следующем сезоне здорово «прибаливали», и когда ереванцы выиграли чемпионат, мы все его поздравили.
А вот о Гуляеве ничего доброго вспомнить не могу. Мы не раз спрашивали Старостина — как он может такого ограниченного человека в «Спартаке» держать. А Николай Петрович отвечал: «Зато он как мул упрется, обязательно добьется своего и сделает результат».
Николай Алексеевич, на футбольном сленге говоря, фартовый был. Везло ему. У Качалина был вторым — Олимпиаду в 56-м выиграли. В «Спартаке» 50-х ему с поколением фантастически повезло, их и тренировать особо не надо было. В 66-м видел собственными глазами — да сам участвовал, — как мы с Гуляевым такие игры вытягивали! По всем статьям проигрываем, соперник все штанги обстучал, одна наша контратака — хлоп, и 1:0. Везунчик!
В конце 66-го едем в поезде из Вены, проиграли в еврокубке. Был один из тех редких случаев, когда при Гуляеве не повезло. В Москве 0:0 сыграли, на выезде — 0:1. А у меня моментище был просто сумасшедший. Но надо было пробить на исполнение, а я всю злость вложил и как в штангу дал!
В поезде обсуждаем игру с комментатором Владиславом Семеновым. Он говорит: «Как же ты в том эпизоде не забил? Ладно, молодые, но ты-то — такой мастер, игрок сборной». Отшучиваюсь: «Владислав, а если бы я забил? Мы бы дальше прошли, и тренера бы оставили. А так не забил — и его снимут». Семенов мне делает знаки: замолчи! Выглядываю из купе, а Гуляев стоит прямо у дверей и весь разговор слышит. Чувства юмора у Николая Алексеевича не было, и не думаю, что он это расценил как шутку. Тем более что вскоре как раз произошла его отставка.
Но все-таки наши пути с Гуляевым в «Спартаке» еще пересеклись, и именно из-за него я закончил карьеру. В 75-м он меня совсем не ставил — я всего 8 игр провел, хотя в предыдущем сезоне играл стабильно. Сам проситься и ныть не буду — не мой стиль. Только ребятам говорил: «Неужели я хуже Букиевских?»
В конце концов пришел к Старостину: «С меня хватит. Ухожу». Тем более что с 1 сентября того года планировалось открыть ВШТ. Николай Петрович ответил: «Ну смотри. Главное, чтобы ты был устроен». А в школе тренеров сохраняли зарплату — конечно, без премиальных, то есть 260 рублей. Открыли ее только в апреле следующего года, но наряду с Прокопенко, Садыриным, Федотовым, Малофеевым я являюсь одним из первых ее выпускников.
Жаль, я не знал, что совсем ненамного от рекорда Нетто по числу проведенных за «Спартак» матчей недотягиваю. Тогда бы остался и доиграл сезон, а не ушел посередине. В ту пору был всего один статистик — Константин Есенин, но он не подсказал. С другой стороны, хотя бы 76-й год с вылетом из высшей лиги на мне не «висит».
Если мы уж заговорили о тренерах, то у Крутикова и не могло получиться. Истинных старых спартаковцев в команде либо уже не осталось, либо они, как Гиля Хусаинов, перешли в тренерский штаб, либо доигрывали. Того же Осянина Крутиков центральным защитником поставил, а скорость-то уже совсем ушла. А о Гиле болельщикам только и оставалось что вспоминать с ностальгией. Как его любили! Во-первых, маленьких всегда любят. Во-вторых, он был настоящем «пахарем». В-третьих, забивал очень важные мячи. Больше него в 60-е, наверное, болельщик спартаковский никого не любил.
А тут талантами уровня Хусаинова не пахло. Только Ловчев, у которого и со скоростью, и с самоотдачей все по-прежнему было в порядке. Но Крутиков набрал в команду какую-то провинцию из первой и второй лиг. Думал, наверное, что сможет их подготовить, сделать из них игроков сборной. Но в большинстве своем это было не то. А игрок он когда-то действительно был замечательный. Чемпион Европы все-таки.
Почему назначили именно его? Ну это же не мы решаем, а горком партии. А Крутиков был членом КПСС. Я же в партию никогда не вступал. Не было желания.
Сейчас на встречах или турнирах ветеранов здороваемся, общаемся. Да, вылетел «Спартак» с ним, ну, не вышло у него как у тренера. Так спустя столько лет не разговаривать с человеком из-за этого, что ли? Хотя мне не нравилось, что он еще в бытность игроком вел кампанию против Старостина, испытывал к нему неприязнь. И на 76-й год это перенеслось.
Не раз в своей жизни уже после окончания карьеры я пересекался с Олегом Романцевым. Сначала во второй сборной СССР, которую мне по невероятному стечению обстоятельств доверили возглавить. Говорил Симоняну и Валентину Николаеву, чтобы даже не дергались на этот счет, потому что я беспартийный и разведенный, а с такими «вводными» — без шансов. Но каким-то образом они меня все-таки «пробили».
Романцев был у меня капитаном второй сборной. На моих глазах, во время турне по Америке, он заработал травму, которая положила начало его многолетним проблемам со спиной. Минуты за две до конца игры — никого рядом! — он, видимо, просто оступился, и произошло смещение позвонков.
Увезли на «скорой». Когда мы приехали в больницу, Олег лежал на доске без движения — и так до конца поездки. После каждой игры я привозил ему премиальные — 500 долларов, как и всем игравшим. Романцев сначала не хотел брать, потому что, дескать, не участвовал. Но я сказал: «Ты член коллектива, и если бы не «сломался», играл бы обязательно». Может, с тех пор — а было это в 79-м — у нас сложились теплые отношения.
В 96-м я поехал в штабе Романцева на чемпионат Европы в Англию, причем получилось это случайно. У них в делегации переводчиком должен был стать какой-то корреспондент, но он подхватил воспаление легких. А я в тот момент оказался рядом и попросил Иваныча меня взять. Он ответил: «Да с удовольствием!».
В клуб Олег Иванович до поры меня не приглашал, но я бы и не пошел. Поскольку работал в то время в итальянской рекламной фирме. И зарабатывал там 2 тысячи долларов в месяц — в начале 90-х это были фантастические деньги. В Спорткомитете получал двести, и когда пришел к Колоскову и Тукманову писать заявление об уходе, они меня обняли и расцеловали, узнав, сколько буду получать.
А в начале 2000-х произошла странная история. Неожиданно позвонил Романцев. Они в тот момент заканчивали сезон матчем Лиги чемпионов с «Лионом». Олег сказал, что хочет пригласить меня в тренерский штаб, и я сразу ответил — с удовольствием! Отдал трудовую книжку, оформился, работаю помощником, никаких претензий нет.
Вдруг однажды звонит Шикунов и просит зайти в клуб — меня и Юру Дарвина, тренировавшего вратарей. Заходим, а он говорит: «Ребята, принято решение освободить вас из команды». Я спросил, знает ли об этом Иваныч, Шикунов ответил — знает. И я тут же написал заявление по собственному желанию. Словом, как неожиданно меня в «Спартак» взяли, так же неожиданно через девять месяцев и освободили. Это был 2001 год. С Романцевым потом долго не мог пересечься, а когда состыковались, он сказал, что это и для него стало неожиданностью. Стало понятно, что кто-то выше решает подобные вещи, от него уже не все зависит.
Мы с Романцевым всегда рады встрече. Кстати, еще при нем клуб мне положил пенсию — 5 800 рублей. Такой она осталась и сейчас.
Нравится ли, как трудится Карпин? Нужно подождать. Симонян закончил в 59-м, в 60-м Старостин сделал его тренером «Спартака», в 61-м была бронза, а в 62-м — золото. Так что такая линия, наверное, правильная. Убрать тренера проще простого, а ему надо дать работать.
К тому же процитирую Старостина: «Команда играет хорошо, когда все службы в клубе работают как следует, когда школа дает толковое пополнение, а не для галочки». Николай Петрович смотрел на десятилетия вперед. От тренера, конечно, кое-что зависит, но все он решить не может.
К Федуну отношусь нормально. По-моему, человек вкладывает в клуб не только деньги, но и душу. Когда встречаемся в VIP-ложе в Лужниках, он часто со мной беседует. Спрашивает, как игра. Я отвечаю, что в первом тайме, допустим, было мало прессинга в середине, или не очень быстрый выход из обороны. Он реагирует: да, точно, я тоже так думаю. А если потом говорит то же самое в интервью — то пускай! На здоровье!
Сейчас футбол совсем другой — и атмосфера вокруг него тоже. В 62-м весь двор провожал меня на домашний матч с киевским «Динамо». И советовали они мне… «убить» Лобановского. Даже результат им был неважен — только «убей» этого рыжего гада! И я, заведенный такими напутствиями, уже на пятой минуте «ошпарил» его прилично.
Больше, правда, жестких столкновений не было — он понял, что от меня лучше держаться подальше. Когда они улетали, я подошел к нему и признался в дворовом напутствии. Он только рукой махнул: «Да брось ты, ничего страшного». И мы пожали друг другу руки. Потому что грязно, сзади я никогда не бил.
Вообще, меня ребята со двора на все сборы провожали и говорили: «Попробуй только зазнайся! Мы тебе таких «навешаем», если нос задерешь или играть за «Спартак» плохо будешь!» А учитывая, что за «Спартак», как я уже говорил, болел весь наш двор, эти угрозы могли возыметь действие. И после поражений не самые приятные разговоры во дворе были, никуда от них было не деться. Зато и чувство реальности мы не теряли. Нынешние же ребята после матчей сразу по машинам, за компьютеры… Живое общение исчезло, и как его восстановить — не представляю.
В знаменитом матче в Ташкенте, когда мы при 0:2 выиграли, и с этого начался наш чемпионский рывок, я вышел на замену во втором тайме. 40 градусов, играть невозможно. Но ташкентцы и сами рухнули, хоть и привычные. Спустя несколько лет разговаривал с ними, и они жаловались: «Вам-то что — приехали и уехали, а мы каждый день в этой жаре играем, и привыкнуть к ней невозможно». Мы тогда пересилили себя, Рейнгольд сравнял счет, Хусаинов забил победный. И с тех пор у нас были всего лишь две ничьи.
А в конце сезона произошла занятная история. 9 ноября была последняя игра — с ЦСКА. Киевляне шли на втором месте, отставая на чуть-чуть, и если мы даже играли вничью, то в случае победы Киев становился чемпионом.
Перед игрой встречаемся с Альбертом Шестерневым. Я ему:
— Алик, неужели вы будете биться? Это считай, что вы за Киев сыграете.
— Конечно, лучше, чтобы вы выиграли!
— А нам надо выигрывать.
— Получится так получится, ничего отдавать мы не будем. Единственное, если вы выиграете, и Старостин пойдет квартиры получать — может он и за меня словечко замолвить?
Потом была нормальная игра, никакого «договорняка», и Шестернев выглядел отлично. Выиграли с трудом, 1:0, Коля Осянин забил.
Еще одна замечательная история связана у меня с Яшиным. Незадолго до того Бесков впервые взял меня в первую сборную — тогда я был в олимпийской. После тренировок принято было оставаться и «подтягивать» слабые места. А я пробивал Леве пенальти. Куда он «по заказу» просил, туда и бил. Штук 20 после каждой тренировки.
И вот «Спартак» играет с «Динамо» в полуфинале Кубка. Рейнгольда сбивают, причем до штрафной, сантиметров на 80 точно, а может, и на метр. Судья дает пенальти. Правда, мы к тому времени уже вели — 1:0, Амбарцумян забил. 103 тысячи народу на трибуне. Понимал ли я, что пенальти «липовый»? Понимал, конечно. Но говорить ничего не стал и отказываться бить — тоже. В результате мы и «Динамо» тогда прошли, а в финале — «Шахтер». И Кубок выиграли.
Обычно пенальти у нас Севидов бил. Разводил мяч и любого вратаря по разным углам, но в тот момент Юрка был дисквалифицирован. И я предложил свою кандидатуру. А мы тогда в «Спартаке» вывели правило, согласно которому пенальти бьют холостяки. Считалось, что у них более устойчивая психика — если не забьешь, жена пилить не будет.
Ставлю мяч на «точку». А перед тем в 63-м году Яшин «Золотой мяч» получил, но мы с ним на «ты» были, он меня звал «молодой». У меня мелькает мысль: передо мной — лучший вратарь мира, а я кто такой? Начинающий защитник. Ну не забью — что с меня взять?
Разбегаюсь — и показываю, что буду бить в правый нижний, а в последний момент как завернул в левый верхний! А Яшин кинулся туда, куда я вначале показал — поверил, что туда и буду бить. Он-то думал, что я простачок, как на тренировке сборной — куда показал, туда и пробью. И, когда Яшин завалился в другой угол, у меня вырвалось: «Куда ж ты, Вася?»
Почему «Вася»? А тогда песня была популярная — «Мой Вася», и мы друг другу часто говорили: «Вася, ты куда?» Лев Иванович, конечно, разозлился. Во-первых, пенальти незаслуженный, плюс еще я «накормил» его, отправив мяч в другой угол. Яшин выбил мяч в направлении нас, но попал не в меня, а в Рожкова.
Потом встретились в сборной, и я ему осторожно: «Лева, ты на меня не обижаешься?» — «Да ну брось, все, проехали! Проиграли так проиграли».
К финалу Кубка готовился дома один. Со стопроцентной концентрацией. Ни грамма!
История с Севидовым — кошмар какой-то. Нашел же кого сбить — академика Рябчикова, разработчика топлива для ракет! В нашем доме на Савеловском жил Леша Корнеев, а его двоюродный брат работал таксистом. Сижу дома, и вдруг прибегает жена этого парня и говорит: «Геша, езжай скорее в центральное ГАИ — Севид человека сбил!»
Я не поверил, сказал: «Таня, знаешь, сколько раз меня уже за изнасилование «сажали»? Это все слухи». Но она сказала, что муж только что приехал и сам видел, как на Котельнической все это произошло. Поехал на проспект Мира и только подъезжаю, как Юрок выходит. Лицо чуть в крови, видимо, стеклом поцарапало. Сказал, что сбил человека — ехал быстро, а тот стал метаться туда-сюда.
Составив протокол, его отпустили, взяв подписку о невыезде, и он на тренировку в Тарасовку поехал. Суд был в феврале или марте. Мы не знали, какую шишку он сбил, нам только потом сказали. Судьба.
Как-то ехал в аэропорт Внуково, меня тормозит лейтенант милиции и просит по пути подвезти. Говорит, что ему знакомо мое лицо — не футболист ли? Он рассказал, что его друг был охранником этого Рябчикова, и после аварии его сразу же разжаловали из капитанов в рядовые и выгнали с работы. Бывают же совпадения…
Тот милиционер рассказал мне, что академик пошел в кинотеатр «Ударник» с охранником, а после кино сказал, что прокатится на кораблике. «Чайку» отпустил и прокатился. Охранник был с ним, перешел улицу нормально, а тот стал метаться. Я на суде присутствовал, тяжко было. Присутствовал только на одном заседании, потом уехал в Самарканд на сборы и из телеграммы от знакомых узнал, что дали Юрке десять лет общего режима… нет, строгого. В итоге отсидел меньше, отпустили.
Мы с ним не переписывались. Старостин всем нам сказал: «Не рекомендую ни посылки отправлять, ни письма, а то можете лишиться выезда». Время-то было советское, и дело чуть ли не политическое — государственный человек погиб. Общаться начали сразу после того, как он вышел. Севидов понимал ситуацию и ни на кого обиду не держал.
Вскоре после случившегося с Юрой убрали Симоняна со Старостиным. Авария случилась в октябре, а сняли их в конце сезона. Для них это стало шоком, они не ожидали. Вызвали куда надо и предложили написать заявление по собственному желанию.
Как мне в 71-м удалось забить на последней минуте в финале Кубка с ростовским СКА — отдельная история. Мне 29 лет, отправляю первую жену с сестрой на курорт в Палангу. И один готовлюсь к матчу. Со стопроцентной концентрацией, ни грамма! Сижу вечером под иконами, которые были у меня на старой квартире, и думаю: 29 уже, надо какой-то яркий след в футболе оставить.
Обычно я на все игры ездил на машине из Тарасовки. Симонян, помню, только мне и Маслаченко разрешал на автомобилях до Лужников добираться. А тут решил поехать, как все, на электричке. Наступает день игры, подхожу к кассам, покупаю за два рубля билет. Смотрю, на перроне стоят и ждут поезда несколько наших молодых ребят, и все трясутся. У одного от страха синяя морда, у другого — красная. Подхожу и спрашиваю: «Вы чего?»
Они: «Нет, нет, ничего!» — «Я же вижу, что с вами что-то не то. Вы же едете в футбол играть, любимым делом заниматься. Чего боитесь? Сыграете как умеете». — «Да нет, все в порядке!» Тогда я им сказал: «Ну, если надо будет, я сегодня все решу».
Как будто провидение какое-то! Идет последняя минута, мы проигрываем — 1:2. А дополнительного времени еще не было — в случае ничьей переигровка. Я играл защитника, и вдруг мне как будто голос сверху: «Ты же обещал ребятам!» Пошел ва-банк. Вбросил аут, получил мяч обратно от Силагадзе — и как ударил со злостью в ближний угол! Это была чистая «пенка» вратаря, Левы Кудасова. На следующий день переигровку 1:0 выиграли. Тоже я бил по воротам, голкипер парировал, и Киселев добил мяч в сетку. Так и выиграли Кубок.
Еще один запоминающийся гол я забил в 69-м. Какая у нас была чемпионская команда! Мы же киевское «Динамо», три года подряд перед тем бравшее золото, оба раза в том году «завалили». Великого тренера Маслова обыграли. В Москве 2:1 выиграли — и победный гол на моем счету. Мне он нравится даже больше, чем тот, что Ростову забил. Там стой вратарь нормально — и нет гола, и нет моей славы. А тут действительно Осянин с Хусаиновым здорово разыграли, вывели меня один на один, и я разобрался.
А в ответном матче самые знаменитые моменты — это, конечно, победный гол Осянина и то, как Кавазашвили два штрафных от Серебрянникова выловил. Анзор сказал, что главное для него — видеть момент удара. Метр до линии штрафной, мы становимся в стенку, оглядываемся и делаем небольшой зазор между двумя ее частями, чтобы вратарь видел момент удара. Кавазашвили в красивом прыжке тащит мяч из «девятки», и тут судья заставляет перебить удар, потому что Серебрянников ударил без свистка! Второй раз он пробил уже в другую «девятку» — и вновь Анзор вытащил. После чего стало ясно, что Киев нас не обыграет. У нас сложилась тенденция — приходит новый вратарь, и «Спартак» становится чемпионом. Так было в 62-м с Маслаченко, в 69-м с Кавазашвили…
…Чтобы стать чемпионами на поле, надо быть чемпионами везде — и по приобретениям, и по зарплатам. До этого нам сейчас далеко. Но нельзя говорить, что, кроме названия, у «Спартака» ничего не осталось. Хотя, конечно, играть нужно лучше. И нынешняя команда — еще не настоящая, не чемпионская. Когда станет чемпионом, тогда это и будет настоящий «Спартак». Вот только когда это произойдет? Как сказал классик: «Печально я гляжу на наше поколенье»…
